— Ба, Матвей, да ты, оказывается, не разучился краснеть, — Олег Евгеньевич развел руками, пристально глядя на меня. — Ну, значит, не все потеряно еще. Романова, помнится, я говорил, что вам следует проявить сознательность, — он посмотрел на Нику, старательно прячущую лицо у меня на груди. — Вы совершенно уверены, что ваше… кхм… поведение является именно таким?

Его слова звучали строго, но в глазах я заметил искорки смеха. Рогачев откровенно потешался над нашими растерянностью и смущением. Но если мне это было заметно, то Ника, кажется, воспринимала весь его выговор очень серьезно. Потому и расстроилась так сильно, что не решалась поднять голову.

— Восемнадцать ей уже исполнилось, — сообщил я, прижимая Романову к себе. Какие бы добрые чувства я не испытывал к преподавателю, обижать девушку не позволю даже ему. — И потом, мы целовались в свободное время. Лекции ведь уже закончились? Да и консультации тоже. Кстати, как дела с курсовой? — спросил, касаясь губами волос Ники. Она не ответила, лишь теснее прижалась ко мне. И не видя ее лица, я чувствовал исходящий от него жар. Бедняжка, чвот чего она распереживалась? Да, некрасиво вышло, но не стоит того, чтобы так сильно волноваться.

— Неплохо все с курсовой, — вместо Ники сообщил мне Рогачев. — Я так понимаю, вы решили испробовать на практике все, описанное в работе? И сделать это нужно было именно здесь? На кафедре искусствоведения? Может, вам стоить попозировать в роли Амура и Психеи? Мне кажется, у вас бы получилось. А?

Меня будто током ударило от этих слов. Я понятия не имел, что именно написала Ника в работе, но к подобной аналогии оказался не готов. Все, что было связано в моей жизни с девушкой, не имело никакого отношения к красивой сказке, что ожила в письмах к Психé. Тем более странно было слышать подобное предложение от Олега Евгеньевича. Разумеется, он всего лишь решил сыграть на наших эмоциях, но сделал это так умело, что ему в буквальном смысле удалось выбить у меня почву из-под ног.

— А какой пример вы подаете первокурсникам? Да и всем остальным? — продолжал отчитывать нас Рогачев. — Это институт Культуры. Культуры, Матвей!

— А мы ведем себя неприлично? Вы именно это хотите сказать?

— Ну, это тебе решать, — в его глазах снова проскользнула усмешка. — Насколько прилично вести себя так на людях с девушкой, которая не является твоей женой.

Мне стало смешно. Уж кем-кем, а сторонником домостроя Рогачев не был никогда. С его-то любовью к Древнему Риму и Греции! Тогда зачем эти странные попытки воззвать к моей совести? Вдруг вспомнил его слова, сказанные несколько дней назад о том, как плохо, что я до сих пор не женат. Что ж, вот это как раз вполне в его духе. Я спрятал улыбку и уточнил:

— То есть теперь мне ничего не остается, как сделать из Ники честную женщину?

Олег Евгеньевич снова развел руками.

— Это ты сказал, Матвей. Я всего лишь хочу предостеречь вас от неосторожных связей.

В том месте, где девушка прижималась к моей груди, рубашка вдруг стала влажной. Я опешил: плакать что ли вздумала? Неужели не понимает, что все это шутка, хоть и не самая безобидная? Обхватил руками ее лицо, заставляя поднять голову и посмотреть на меня. Щеки и правда были мокрыми, а на пушистых ресницах дрожали прозрачные капли.

— Милая, перестань, ты чего? — я не удержался, накрывая губами поочередно ее веки и собирая крохотные слезинки. А потом укоризненно посмотрел на Рогачева. — Вот что вы творите? Совсем засмущали мне девочку.

Он впервые открыто улыбнулся, и его глаза тоже как-то подозрительно заблестели.

— Помнишь, как Психея уронила несколько капель раскаленного масла на плечо Амура? Вряд ли эти ощущения были из приятных. Да и то, что потом случилось, думаю, ты тоже не забыл. Боль иногда необходима, чтобы что-то понять. И оценить. Главное, сделать из этого правильные выводы, — он развернулся, направляясь в сторону кабинета, но напоследок добавил, уже обращаясь к девушке: — Ника, оформляйте курсовую начисто и можете сдавать. И готовьтесь к экзамену, времени осталось совсем мало.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 31

— Вот что на него нашло? — жалобно поинтересовалась я у Матвея, когда мы наконец-то уехали из института. К дотошности и строгости Рогачева на лекциях успела привыкнуть, но то, как он вел себя сегодня, оказалось для меня полнейшей неожиданностью. Не знаю, какую он в действительности преследовал цель всеми этими полунамеками, но напугать и смутить меня ему удалось.

А поведение Ольшанского удивило еще больше. Он так рьяно взялся защищать меня и наши отношения, что это не могло не восхитить. Я не ждала ничего подобного. Вообще уверена была, что наша связь — для него только развлечение, которое скоро пройдет. Не хотела об этом думать, но не могла не осознавать, что все именно так. Поэтому, несмотря на все мое смущение, оказалась совершенно очарованной им, намного-намного больше, чем раньше. Теперь я видела в нем не просто красивого и уверенного в себе мужчину. Не просто успешного бизнесмена, знающего, чего он хочет и к чему стремится. Рядом со мной был заботливый человек. Чуткий к моей боли и моим страхам. Беспокоящийся о том, чтобы мне было хорошо. Не только физически, хорошо в душе, в самой глубине сердца.

Мы заехали в кафе на обед, но все эти события так взволновали меня, что и есть особенно не хотелось. Я машинально ковырялась в тарелке, почти не чувствуя вкуса еды, и думала о том, что случилось, поэтому не сразу расслышала обращенный ко мне вопрос.

— Перед тем, как появился Рогачев, что ты делала?

Я подняла глаза, растерянно глядя на мужчину.

— Читала…

— Что? — его вопрос прозвучал непривычно настойчиво. — Вернее, от кого было то, что ты читала?

— Погоди, — я отставила порцию и уставилась на Матвея, пытаясь осознать его слова и свои догадки. — Ты что, ревнуешь?

Ждала, что он рассмеется в ответ и скажет, чтобы я не говорила глупостей. Но ничего подобного не случилось. Мужчина даже не улыбнулся.

— Тебя это удивляет?

Он говорил с какой-то странной интонацией и еще более странно смотрел на меня, так, как не смотрел ни разу до этого. Это взгляд смущал и даже пугал своей непонятностью, так что я невольно поежилась.

— Что случилось?

— Это ты мне скажи, — произнес Матвей, не отрывая от меня глаз. — И ответь на мой вопрос, ты же так этого и не сделала. Что ты читала в телефоне?

От его голоса по телу пробежали мурашки. Правда ревновал? Я пролистывала старые письма Амура, но неужели было настолько заметно, что я увлечена тем, что читаю? Выходит, Инга права: я совершенно не умею прятать эмоции.

— Ника! — он не повысил голоса, но обращение ко мне прозвучало почти надрывно. — У тебя кто-то есть? Если так, просто скажи мне. Не уверен, что смогу это понять, но, по крайней мере, постараюсь.

Что я могла ответить? Рассказать ему про свою переписку? Про то, что я несколько лет выживала только благодаря этим письмам? Что мечтала о встрече и о том, что когда-нибудь смогу подарить реальное, осязаемое счастье тому, кто мне писал?

Теперь это все казалось каким-то очень далеким. Нет, мой бог любви не стал мне менее дорог, но ведь я даже не знала, как он выглядит. И какой будет наша встреча, если все же состоится. А Матвей находился рядом. Такой родной. Такой нужный мне сейчас.

Разве так бывает, что в сердце находится место сразу для двоих? Я не знала, что мне делать и не хотела выбирать. Не хотела прощаться с Амуром, но и потерять Матвея не могла.

— Я читала старые письма от одного знакомого. Только и всего.

— И что же этот знакомый тебе писал, если ты просто светилась от счастья? — тотчас ревниво откликнулся мужчина. — Кто он вообще такой?

Несмотря на переполняющее меня смятение, я не смогла сдержать улыбки. Оказывается, это было приятно: чувствовать, что тебя ревнуют. Даже беспочвенно. Я принадлежала Матвею намного больше, чем кому бы то ни было в своей жизни. Больше, чем Амуру, потому что никакие самые откровенные письма не способны заменить реального человеческого тепла. Реального дыхания в унисон со мной и биения сердца, которое я могла услышать, стоило только протянуть руку.